Развитие творческого мышления и интеллекта

Мифологическое мышление нередко называют первобытным и связывают его с ранними этапами человеческой цивилизации. Поэтому может показаться, что его изучение в нынешних условиях затруднительно и неактуально. Система образов, мифов, верований и традиционных легенд существует и у современных цивилизованных народов и в немалой степени определяет их жизнь, хотя, конечно, их роль и место в жизни общества изменились. Исходя из традиционной характеристики мифологического мышления, в сферу его действия мы можем отнести веру, суеверия, национальные песни, паремии и сказки, моральные ценности и нормы данного народа, то есть так или иначе существующие и оформленные представления народа о самом себе, своем происхождении, организации, своей судьбе. Во многом это определяет специфику самосознания, менталитета народа. В то же время сегодня в сферу действия мифологического мышления мы можем отнести и новые явления — из сферы пропаганды, рекламы, из политической психологии, когда мышление опирается не на реальные факты, а на создаваемые и распространяемые мифы о тех или иных товарах или политических деятелях.
Мифологическое мышление, изучаемое в социологии или политологии, в социальной психологии совершенно ушло из поля внимания общей психологии, психологии мышления. Остаются неисследованными этапы развития мифологического мышления (начиная от эгоцентрического мышления детей). Не исследовалась процессуальная сторона мифологического мышления, его микродинамика, специфика адекватных ему «понятий».
Мифологическое мышление стоит особняком в современной психологии мышления. Сама логика выделения видов мышления как бы не оставляет ему места, а теоретические положения психологии мышления обычно не переносят на мышление мифологическое. Между тем, мышление едино, а значит правомерно рассмотрение мифологического мышления как некоторого вида, описание и анализ его места среди других видов, а также проявления и специфики наиболее общих законов — в функционировании мышления мифологического.
Проблема пралогического, мифологического мышления тесно связана с понятием «коллективные представления», введенным Леви-Брюлем. Мы считаем целесообразным расширить и уточнить как понятие мифологического мышления, так и понятие коллективных представлений, то есть вести речь о «социальных представлениях» в понимании Московиси, то есть том опыте общества, который порождается и используется мифологическим мышлением.
Само явление «социальное представление» имеет место в любые времена и в любом обществе, так как всегда были и будут причины, его порождающие. Речь идет о неизвестном, непонятном, требующим какой-то реакции, ответного действия. В таких случаях, если индивидуальное мышление не может помочь, человек обращается к опыту общества, целиком доверяя ему, отбрасывая критические доводы. Его реакции эмоционально окрашены, он ощущает свою принадлежность соответствующей социальной общности, свою солидарность с ней. Социальные по своему происхождению эти представления складываются нередко в некоторую целостную картину. Их сила — в авторитете источника этих знаний — людей, старших по возрасту, более опытных, прошедших огни и воды, повидавших жизнь, да и просто в проверенном многократно жизнью опыте предшествующих поколений. Эмоциональная окраска, ритуальность ослабляют или снимают критичность к странностям, нелогичности этих представлений.
Таким образом, нельзя сказать, что для отдельного человека социальные представления совершенно фантастичны, оторваны от реальности. Это не так. Просто они представляют из себя знания, получаемые не самим субъектом в ходе его непосредственного взаимодействия с действительностью, а получаемые через других людей, через социум, а значит критерии их правильности и адекватности лежат вне его индивидуального опыта, эти знания получены и оценены кем-то другим, в другое время и в другом месте. Нужно просто поверить. В таких случаях ориентируется на соответствие результата своему образу окружающего мира и на положительные утверждения старших, более опытных. Именно так поступают ученики, решая свои школьные задачи. Их часто не смущают получающиеся в качестве результата «2,7 землекопа», в тех случаях, если они не сомневались в ходе своих рассуждений (соответствие их образу) или в ответе отказывалась та же цифра (мнение знающих, опытных).
Но и данные науки и техники, распространяемые среди населения, часто тоже выступают как социальные представления, они полностью соответствуют по своей природе этому явлению. Как в своих действиях, так и в объяснениях широкая публика просто верит указаниям, правилам, нормам, объяснениям тех, кто добывает соответствующие знания, верит, как правило, до конца их не понимая. Так большинство, пользуясь современной техникой, приборами, не понимает, почему и как возникают те или иные эффекты (при управлении автомобилем, телевизором, стиральной машиной и т. п.). А имеющиеся у них объяснения весьма далеки от подлинной картины. По сути, все эти ручки и кнопки, а также действия с ними в какой-то степени выступают как магические. По-видимому, с дальнейшим прогрессом науки и техники, специализации и разделением функций в обществе эта тенденция должна усиливаться.
Можно поставить вопрос несколько иначе. Для человека как социального существа наряду с индивидуальным, самостоятельным способом добывания знаний характерен и другой путь — использование знаний, добытых другими, когда человек просто усваивает и использует некоторые представления общества, в котором он живет. В основе этого несамостоятельного пути неизбежно лежит апелляция к чужому опыту, обобщениям, представлениям, а значит — снижение критичности к ним. Эти знания и представления, пригодные для использования большинством в обществе, должны быть обобщенны, пригодны для объяснений и употребления. Их источник может быть различным — от национальных традиций и морали, религиозных постулатов и норм — до научных теорий. Однако их природа при этом одинакова.
Итак, социальное происхождение предполагает мифологичность социальных представлений и некритическое отношение к ним. Однако непонятным остается другое: как осуществляется индивидуальное познание? Как в этом познании могут возникнуть фантастические решения? Наконец, играют ли социальные представления какую-то роль в этом познании?
«Люди познают мир природный и мир социальный посредством сенсорного восприятия информации, рассмотренной и объясненной затем в адекватных понятиях», — пишет Московиси [4]. С этим нельзя не согласиться. Индивидуальное познание осуществляется мышлением, преодолевающим ошибки восприятия. «В восприятии, — отмечает С. Л. Рубинштейн, — собственные, внутренние, существенные свойства вещей выступают лишь в специальных условиях и с некоторым приближением; обычно же в восприятии они маскируются, видоизменяются, перекрываются множеством привходящих обстоятельств и перекрещивающихся воздействий... Мышление как нацеленное на познание собственных свойств вещей и явлений по необходимости переходит от ощущений и восприятий к абстрактным понятиям» [7, с. 108 ]. Именно индивидуальное мышление человека открывает новое, создает научные теории, а также строит представления о мире, которые затем возможно становятся социальными.
Почему же картина мира, как мы полагаем, правильно отражена в научных теориях, но то же мышление создает для общества такие верования и идеи, которые могут и не быть верными? По-видимому, объяснение этого обстоятельства не сводится к какой-то одной причине. Остановимся на некоторых из таких причин, связанных с особенностями самого мыслительного процесса.
Мыслительный процесс начинается с проблемной ситуации, с непонимания, с препятствия. При этом мышление должно постигнуть новое, неизвестное, которое лишь частично задано условиями, природой конфликтности проблемной ситуации. Гипотеза, которая затем выдвигается и на основе которой делается попытка решения, — это всегда шаг в неизвестное, это в какой-то степени преодоление уже сложившихся знаний и представлений. Гипотеза, конечно же, может быть и не адекватной, не соответствующей реальности. Но установить определенно ее истинность, ее адекватность познаваемой действительности можно только путем непосредственной проверки, которая бывает не всегда возможна, не всегда дает однозначный ответ. Успешность, плодотворность мышления, таким образом, зависит от удачного сочетания фантазии, сочиняющей новые знания, конструкции, осуществляющей отлет от традиции и нормы; критичности, «рацио», по словам Рибо, которая сверяет проект с реальностью, принимает или отвергает его, вносит поправки, не разрушая. Познание таким образом не просто отражение, но строительство, созидание картины мира, теории, описывающей реальную действительность.
Сравним в качестве примера мышление теоретическое и мышление практическое — два вида мышления, которые, по С. Л. Рубинштейну, различаются характером отношения к практике. Если теоретическое мышление связано с практикой опосредованно, то практическое — непосредственно и направлено на решение практических задач. Практическое мышление — это познание реальности, обеспечивающее возможность преобразовывать эту реальность, вносить в предметы и явления изменения, переводить тот или иной объект из одного состояния в другое. В силу этой направленности практическое мышление не абстрагируется от условий или средств действия, а поэтому его обобщения, имеющие ситуативную природу, адекватны любой новой подобной ситуации и позволяют в ней успешно действовать. Но по той же причине эти знания не пригодны для объяснения явлений, они плохо поддаются вербализации. И самое главное: добытое знание быстро, сразу, непосредственно проверяется в действии, в ходе преобразования вещей и явлений. Неадекватности нового знания реальной действительности, актуальные для действия, быстро обнаруживаются.
Теоретическое мышление характеризуется опосредованностью связи с практикой, адекватность его результатов лишь косвенно и отсроченно проверяется практикой. Это значит, что критическая оценка нового теоретического знания усложнена и опосредована. Теоретическое мышление направлено не на преобразование действительности, а прежде всего на ее понимание, описание. Таковы и его обобщения, абстрагировавшиеся от условий и средств ситуации получения знаний, действования.
Таким образом, гипотезы, фантазии практического мышления оцениваются критически на соответствие действительности прежде всего со стороны действования; теоретическое мышление в силу опосредованности связи с практикой может достаточно долго не выявлять неадекватностей в своих построениях, ориентируясь лишь на соответствие общей картине мира и логичности, непротиворечивости своих суждений. Однако именно теоретическое мышление и его обобщения адекватны пониманию, объяснению, передаче добытого знания, поэтому именно они выступают в качестве основы для социальных представлений, при объяснении различных явлений действительности.
Итак, в самой природе появления нового знания заложены возможности неадекватности, фантастичности некоторых представлений о действительности. И только критичность нашего ума, опирающаяся на практическое взаимодействие с миром, а также проверка знаний на логичность, непротиворечивость позволяют человеку получать правильные знания о мире. Критичность может осуществляться в мышлении более или менее успешно в зависимости от характера его отношения к практике, а поэтому построения мышления могут не всегда достаточно хорошо соответствовать той реальности, которую мышление познает. Но ведь существуют формы мышления, для которых характерно как раз ослабление критичности или ее недостижимость. В таком случае познание как правильное отражение действительности перестает быть главной его функцией.
Примером может служить сновидческое мышление, когда, по В. С. Ротенбергу, рефлексия, второй и третий планы в сознании вовсе отключаются. У субъекта нет осознания себя спящим: нет осознания, что образы сновидений галлюцинаторны, нет дискриминации между сновидениями и реальностью. Человек не сознает себя видящим сновидение, он не критичен к содержанию сновидений. Но выделение себя как субъекта — личности сохранено, сохранен образ «Я». Благодаря этому все происходящее в сновидении имеет глубокий личностный смысл. Сновидческое мышление направлено не на отражение реальности, не на открытие нового или поиск разрешения реальных задач. Задача сновидений заключается в преодолении отказа от поиска, в восстановлении поисковой активности. А для этого не нужно, чтобы поиск во время сновидения оценивался критически.
Разнообразие феноменологии мышления чрезвычайно затрудняет задачу его определения. Среди видов мышления, например, как бы в стороне стоит мифологическое мышление, чуть ли не выпадающее из системы общепринятых классификаций. Это связано и с тем, что этот вид мышления при его более детальном рассмотрении лишь с некоторыми натяжками соответствует определению мышления. Обсуждая эту проблему, В. В. Петухов замечает, что для анализа конкретных психологических фактов следует соотносить такие фундаментальные понятия как мышление, познание, сознание [5, с. 6]. С одной стороны, мышление есть высший познавательный процесс, любые виды которого можно рассматривать как поиск новых знаний, способ действия, законов объективной реальности. С другой стороны, условия осуществления этого процесса не ограничены собственно познавательными задачами, но связаны с определенным сознательным представлением общественной и индивидуальной практики людей. В широкий круг явлений, называемых в психологии видами мышления, входят как высшие познавательные процессы, так и их основа — сознательные представления бытия. Эти представления определяются единством интеллектуальных, аффективных и поведенческих компонентов.
Важно подчеркнуть, что и мифологическое мышление скорее всего не может быть охарактеризовано каким-то одним признаком, оно имеет различные конкретные представления, его качественное своеобразие представляет из себя сложную картину. Описывая различные формы мифологического мышления, обычно указывают на его мистичность, нечувствительность к логике, к противоречию, непроницаемость для опыта. «Оно совершенно иначе ориентировано, — подчеркивает Л. Леви-Брюль. — ... первобытное мышление обращает внимание исключительно на мистические причины, действие которых оно чувствует повсюду. Оно без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может в одно и то же время пребывать в двух или нескольких местах. Оно обнаруживает полное безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум» [3 , с. 8].
Таким образом, можно предположить, что специфику мифологического мышления определяют его особая направленность, нечувствительность к противоречиям и мистичность.
По направленности мифологическое мышление не совпадает с практическим, т.к. в основном оно не имеет целью преобразование окружающей действительности. По Леви-Брюлю, первобытное мышление неоднородно и включает в себя, с одной стороны, мышление в ходе действования, которое отличается реалистичностью и обеспечивает великолепную адаптированность его носителям. «Первобытные люди весьма часто дают доказательства своей поразительной ловкости и искусности в организации своих охотничьих и рыболовных предприятий, они очень часто обнаруживают дар изобретательности и поразительного мастерства в своих произведениях искусства...» [3, с.8]. Этот компонент — практическое мышление. С другой стороны, оно включает в себя мифологический компонент — мышление, направленное на объяснение действительности. Кажущаяся нам фантастичность, мистичность этих объяснений никак не означает направленности на аффективное удовлетворение, связанное с уходом от реальности, как это имеет место в аутистическом мышлении.
Сложность проблемы заключается в том, что мифологическое мышление тем не менее предполагает некоторые действия (ритуальные действия, заклинания и т.п.) и нечувствительность к критике. Однако нам кажется, что известные действия не имеют целью преобразовать действительность. Они, по-видимому, вытекают из природы построенной этим объясняющим мышлением образа, картины действительности, они означают всего лишь правильное, с их точки зрения, функционирование людей в системе мира, а вовсе не внесение изменений в этот мир.
С чем же связана нечувствительность мифологического мышления к противоречиям? Известно, что в аутистическом, в сновидческом мышлении функция разумности, критичности, сличения результатов мысли с реальностью и критической оценки итогов сравнения — ослабевает или выключается вовсе. В аутистическом мышлении это связано с преобладанием внутренней жизни, сопровождающейся активным уходом из внешнего мира [1, с.113]. В сновидческом мышлении это проистекает из задачи получить (в воображении) как можно больше удач, побед и тем восстановить свою поисковую активность, способность выносить удары реальной жизни.
Нам кажется, что нечувствительность к противоречиям мифологического мышления более всего напоминает мышление детское с его эгоцентризмом, невероятно малым опытом, недостатком знаний, которые добываются лишь усилиями многих поколений и затем просто передаются в ходе обучения. Мифологическое мышление — не есть детское мышление. Ребенок живет в культурной среде и усваивает эту культуру; носитель мифологического мышления сам пытается строить объяснительную картину мира. Однако по своей природе мифологическое мышление как ранняя форма современного мышления подобно мышлению ребенка: и то, и другое функционируют в условиях дефицита знаний. Испытуемый Ж. Пиаже не видит противоречий в своих рассуждениях, хотя они столь «очевидны» взрослому. Например, ребенок считает, что видит ту же самую улитку, которая попадалась ему некоторое время назад в другом месте. Но так и носитель мифологического мышления у Леви-Брюля «допускает, что одно и то же существо может в одно и то же время пребывать в двух или нескольких местах» [3].
Еще Т. Рибо отмечал две противоположные тенденции в функционировании детского воображения: способность к фантазированию и критическая их оценка, сравнение с уже известным. Эти идеи приводит Л. С. Выготский в своей работе о развитии воображения и творчества в детском возрасте [2]. Он отмечает неприхотливость, нетребовательность детской фантазии: дети могут из всего сделать все. Развитие воображения и развитие рассудка очень расходятся в детском возрасте, детское воображение отличает относительная самостоятельность, независимость от деятельности рассудка. Но когда человек взрослеет, то критика рассудка начинает все более сдерживать порывы фантазии. «Обе эти интеллектуальные формы стоят теперь друг перед другом как соперничающие силы,» — говорил Рибо. У взрослого человека они вступают во взаимодействие, образуя единую, трудно расчленимую функцию. Воображение начинает «работать» на рассудок, подчиняется ему, контролируется им.
Однако мифологическое мышление у взрослого человека, по-видимому, не может быть неприхотливым, нетребовательным. Оно уже располагает переданными от старших построениями, с их точки зрения, правильно изображающими и объясняющими реальный мир. Фаза соперничества разума и фантазии осталась в детском возрасте, уже образовалась «единая, трудно расчленимая функция». Но многочисленные неизвестности, неясности, выражающиеся в противоречиях, не замечаются. С одной стороны, у наблюдаемых фактов нет противоречия с мистической картиной мира. С другой стороны, в сфере реального практического взаимодействия с миром не выявляется фактов, противоречащих этой общей картине мира. Для выявления этих фактов было бы необходимо как-то расширить, изменить формы и способы этого практического взаимодействия, а также стремиться распространить мифологию, призванную объяснить мировоззренческие проблемы, на сферу простых практических действий.
По всей видимости мифологического мышления и его продукт — коллективные представления — не исчезли при наступлении цивилизации и научного мышления. Наука основывается на верованиях, говорил Аристотель. И это справедливо: значительную часть (а не только аксиомы) современных научных знаний мы принимаем на веру и никогда не испытываем желания и не имеем возможности усомниться, проверить, обнаружить противоречивость в них. Только школьники, студенты иногда обнаруживают такие противоречия. Но чаще всего это противоречия разных теорий: житейских представлений и научного взгляда.
Обнаруживая в мифологическом мышлении, житейских представлениях, в картинах мира «здравого смысла» (и т.п.), антропоморфизм, эгоцентризм, противоречия, мы забываем, что и признаваемая ныне наука в своей истории тоже обнаруживает эти грехи, а наши потомки вероятно увидят то же самое в нынешних самых передовых теориях. Ведь до сих пор остается огромное море фактов, областей знаний, явлений действительности, не имеющих научного объяснения. Их вроде бы шутливое описание тоже отличается логической противоречивостью. Вспомним хотя бы эффект Гизхолма. Его первый закон гласит: все, что может испортиться, портится. А первое следствие «логично» добавляет: все, что не может испортиться, портится тоже [8]
Нам представляется, что прав был С. Л. Рубинштейн, настаивая на тезисе о единстве мышления. И мифологическое мышление — это один из видов мышления, отличающийся направленностью на объяснение явлений мира, но функционирующее в сферах дефицита знаний, почти полной невозможности проверить его построения. Мифологическое мышление переносит на свои построения то, что доступно наблюдению: в этом его антропоморфность, уподобленность ( часто неадекватная) предметному миру (или миру растений, людей, животных — наблюдаемому и познанному) с мистической окраской. Мифологическое мышление является ранней зачаточной формой теоретического мышления.